А вот история ещё одной знаменитой песни - "Подмосковные вечера":
" Мелодию Соловьёва-Седого к песне "Подмосковные вечера", о которой пойдёт речь, занесённую к тому же по количеству исполнений в книгу рекордов Гиннесса, знают, наверное, все – от мала до велика, от «Москвы до самых до окраин» нашей огромной планеты. И этот шедевр по праву занимает своё почётное место в мировой музыкальной классике и служит такой же визитной карточкой нашей страны, как не менее известная «Катюша». Примечательным также является тот факт, что песня «Подмосковные вечера», являясь лучшей из почти 400 песен, написанных Соловьёвым-Седым, посвящена Москве, хотя сам Василий Павлович всю свою жизнь прожил в Ленинграде.
По воспоминаниям вдовы поэта Алексея Фатьянова, с которым Соловьёв-Седой немало потрудился на песенном поприще, дело происходило примерно так: «Лёша ранним утром шёл к Васе в гостиницу „Москва“, где тот всегда останавливался: Вася всегда жил в одном и том же номере с роялем. Брали водку, много, закуску. Сначала выпивали бутылку, и лишь затем шли к инструменту. К вечеру, под роялем выстраивалась целая батарея бутылок, и была готова очередная прекрасная песня. Так они и жили: ели, пили, гуляли, сочиняли. Вася был очень веселый, легкий, остроумный, компанейский. А его музыка! Гений, он и есть гений». Быть может, именно по этой причине и получилась столь прекрасной мелодия «Подмосковных вечеров», где речка «движется и не движется», песня «слышится и не слышится» – в общем, гармония налицо!
Меж тем, как это часто случается с гениями, начало судьбы у песни «Подмосковные вечера» было сложным. Как утверждают некоторые источники, мелодия, написанная Соловьёвым-Седым, не слишком ему понравилась, вследствие чего была помещена в дальний угол нижнего ящика заброшенного стола на даче композитора в Комарово. И случись что, мы никогда бы и не узнали об этой песне. Помог счастливый случай. В Москве с 5 августа по 16 августа 1956 года должна была состояться I летняя Спартакиада народов СССР, и к этому событию решено было снять документальный фильм о лёгкой атлетике. Сомнения терзали авторов картины, поскольку в 50-е года у «королевы спорта» было не так много поклонников среди болельщиков, трибуны стадионов пустовали во время соревнований, поэтому перспективы фильма быть просмотренным и вовсе были туманны. «Оживить» картину «В дни Спартакиады» было решено музыкально-песенным сопровождением, для чего и были приглашены композитор Соловьёв-Седой и поэт Матусовский – к тому времени оба были уже довольно известными и способными быстро и качественно решать сложные творческие проблемы. Лихо взявшись за дело, авторы написали две бодро-строевые песни для хора, звучащие в эпизодах соревнований, и одну лирическо-задушевную, сопровождающую эпизод с отдыхающими перед важными стартами спортсменами, для которой и пригодилась уже написанная и порядком подзабытая мелодия, появившаяся когда-то погожим летним ленинградским вечерком, чтобы быть использованной в песне на подмосковной спортивной базе. Собственно, бесхитростные слова обращения к любимой, предложенные Матусовским, также не привнесли какого-либо соответствия спортивному сюжету, что и было отмечено приёмочной комиссией.
Исполнить песню предложили известному, но в чём-то капризному и хулиганистому Марку Бернесу. Не имея ничего против музыки, о словах он выразился довольно прямо: «Ну, и что это за песня, которая слышится и не слышится? А что это за речка – то движется, то не движется?». Соловьев-Седой отшутился: «Да нормальная гениальная песня». Нормальная гениальная... Он и вправду думал, что шутит. А, как вспоминал друг Бернеса поэт Константин Ваншенкин, Бернес в ответ продолжал цитировать слова песни: «смотришь искоса, низко голову наклоня»… Ребята, я бы от такого взгляда девушки тоже онемел, как и ваш герой". В итоге Бернес связываться с этой песней не стал, видимо, крепко пожалев об этом впоследствии.
Песню исполнил солист Большого театра Евгений Кибкало, и с записями всех трёх песен познакомилось руководство Студии кинохроники, в результате чего Соловьёв-Седой срочно был вызван телеграммой из Ленинграда в Москву. Матусовский вспоминал об этом:
«Помню это унылое заседание, на котором композитору говорили: „Уважаемый Василий Павлович, мы послушали вашу лирическую песню и, говоря откровенно, не узнали вашего таланта. Вы, автор таких прекрасных песен, на этот раз написали вяловатую лирическую песенку, и мы не уверены, стоит ли её вообще включать в фильм…“
Всё это я припоминаю не для того, чтобы позлорадствовать задним числом над попавшими впросак киношниками, а чтобы подчеркнуть, как непросто судить о песне и предсказывать её будущее…»
Авторы, конечно же, расстроились, а Соловьев-Седой сказал: «Михей, наверное, они правы. Будем считать, что это наша неудача». Однако, сроки уже поджимали, времени на создание новой песни уже не было и «Подмосковные вечера» всё же утвердили. Только вот исполнение песни сочным баритоном Кибкало не сильно нравилось уже авторам, а время поджимало. Тогда-то произошёл второй счастливый случай.
Исполнить песни к фильму был приглашён выдающийся певец и актёр МХАТа, народный артист России Владимир Константинович Трошин, который позже вспоминал:
«В 1955 году меня пригласили на Центральную студию кинохроники в Лихов переулок для озвучивания двух песен к фильму о Спартакиаде народов России. Мне нужно было спеть их с мужским хором. Приехал я на студию в момент, когда там прослушивали дубли с записью незнакомой мне песни. Включили магнитофон, и я слышу, что поёт Женя Кибкало, поёт красиво, как он умел это делать:
Не слышны в саду даже шорохи.
Всё здесь замерло до утра…
Послушал и спрашиваю у Василия Павловича Соловьёва-Седого, который рядом сидел:
– А это что за песня?
– Дрянь песня, – отвечает. – Не получилась она у меня. В корзину пойдёт…
– Как в корзину? Мне кажется, песня очень даже хорошая. Быть может, попробовать исполнить её не открытым вокалом, а мягко, лирично.
– Да в Ленинграде её кто только не пытался спеть, – перебивает Василий Павлович, – и тоже ни у кого не получилось. Неудачная песня. Заунывная, грустная, тоскливая. Хотел её в этот кинофильм „втиснуть“. Думал, здесь пройдёт. Не получилось.
Матусовский рядом сидит. Я к нему:
– Михаил Львович, нельзя же так. Жалко песню. Надо что-то придумать, чтобы спасти её.
– Да твой Михаил Львович тоже хорош, – вновь перебивает Соловьёв-Седой, – Лучше слов для песни не мог придумать: „Речка движется и не движется, песня слышится и не слышится…“ У меня музыка скучная, а у него – слова не поймёшь о чём…
Вижу, что оба расстроены, а композитор ещё и раздражён. Но не отстаю.
– Поговорите с ним всё-таки, – прошу Матусовского, – попросите. Может быть, он мне даст попробовать спеть эту песню. Пусть слова её не конкретны, как ему кажется, но атмосферу и душевное состояние влюблённого человека передают тонко. И мелодия красива, задушевна…
И на ушко, тихонько так стал ему напевать, как я песню эту понимаю и чувствую.
– Я с Васей поговорю, – пообещал Матусовский.
Подходим с ним к Василию Павловичу. Тот смилостивился:
– Ладно, показывай, что ты там придумал.
Я стал тихонько напевать. Слушает, аккомпанирует, лицо посветлело, доволен, вдохновился:
– Ты и в самом деле что-то в ней раскопал. А ну давай, давай, давай…
– А что же делать? – спрашивает. – Оркестранты ведь больше играть не будут. Всё уже записали. Время позднее. Их сверхурочно работать не заставишь. А впрочем, подожди, – говорит, – я что-нибудь придумаю…
Поставили ширму в дальнем углу студии, за нею микрофон установили, чтобы оркестранты меня не видели.
– Я сейчас музыкантов чем-нибудь отвлеку. Анекдот какой-нибудь расскажу. И попытаюсь найти повод или предлог, чтобы они хотя бы разок аккомпанемент этой песни сыграли. А ты за ширмой спрячься и спой, как получится. Авось не поймут, что к чему…
Так и поступили. Он ведь большой мастер был анекдоты травить. Все собрались. Смеются. А потом, слышу, заиграли вступление к „Подмосковным“. И я запел. Один куплет, второй куплет, третий и всю песню. В два часа ночи оркестр отпустили. Собрались все, кто над фильмом работал, прослушали. Никто, правда, не сказал „Ах!“. Но, вижу, что понравилось. Только режиссёр спрашивает: „А что же, ребята, мне делать? Куда теперь ее, эту песню, вставлять? Все ведь до секунды расписано. И фильм почти весь смонтирован“.
На этом и расстались. На следующий день я записал ещё две их песни с хором, какие редсоветом были приняты, а через три месяца пригласили меня на просмотр фильма…» (4)
Увы, даже великолепное выстраданное исполнение песни Трошиным в фильме «В дни спартакиады» не позволило песне быть сколь-нибудь замеченной в окончательном варианте фильма: легкоатлеты вели себя настолько шумно, что оставшиеся от всей песни от силы пара куплетов просто растворилась в этом весёлом гомоне. Победного спортивного старта не получилось. Певец, естественно, огорчился и расстроился.
Помог третий счастливый случай. Спортивная кинолента сразу же обрела место в пыльных архивах, а вместе позабылась было и песня, но однажды вечером песня прозвучала на радио. Владимир Трошин продолжает:
"Прошло какое-то время. Звонят с радио (А тогда было принято, что после того, как песни прозвучат в каком-нибудь фильме, их записывали в фонд радио):
– Мы хотим ваши песни записать из этого фильма.
И называют две песни, которые я пел с хором.
– С удовольствием, – им отвечаю. – Но там ведь ещё одна песня была, которую я пою сам. Мне бы очень хотелось и её записать.
– Да нет там больше никакой песни, – говорят.
В ту пору у меня очень много было предложений о записи песен, и потому я всё-таки настоял на том, чтобы они эту песню нашли, заявив, что без неё другие петь отказываюсь.
Подействовало. Звонят через неделю:
– Мы нашли эту песню.
– Слава богу, – говорю.
– Более того, – продолжают. – Вам повезло: Виктор Николаевич Кнушевицкий, замечательный наш дирижёр и руководитель оркестра Всесоюзного радио, только что вышел из больницы. Он хочет с вами поработать и записать эту песню. Чем-то она его «зацепила», и он уже приступил к ее аранжировке.
Проходит какое-то время, и мне снова звонят:
– Приходите на запись.
Приезжаю в Дом звукозаписи Всесоюзного радио. В большую студию захожу. Вижу: сидит оркестр и стоит огромный женский хор. В шахматном порядке, под самый потолок.
– А хор-то зачем? – спрашиваю. – Я ведь один её пою.
Дело в том, что в песне «Свежий ветерок», которую записали для того самого фильма про спартакиаду, тоже пел хор. А мне там только две строчки петь досталось. И теперь снова хор.
– Ради чего, – говорю Кнушевицкому, – столько сил я потратил на уговоры и хлопоты?
– Не волнуйся, успокойся, – отвечает Виктор Николаевич, – Все будет хорошо. Ты у меня, как в люльке…
У него такая присказка была, любимое выражение. Тогда ведь передачи на радио шли «живьём». И мы все у него «живьём» работали. Волновались, конечно же.
– Я тебе покажу, где вступить.
Взгляд спокойный, доброжелательный. Улыбается…
Начали. Идёт вступление оркестра и хора. Начинаю петь первый куплет, второй, третий, четвертый. А хор все поёт и поёт. Спели вместе всю песню, целиком.
– Теперь запишем? – спрашиваю Кнушевицкого.
– А уже записали.
– Как? Это же мы репетировали…
– А зачем же от добра добро искать, Всё нормально. Хорошая запись получилась. Иди домой. Завтра утром услышишь эту свою песню, и, наверное, тебе много народу будет звонить.
И действительно, на следующее утро состоялась премьера «Подмосковных». Не помню уже, в какой передаче – с тех пор ведь целых полвека прошло. Наверное, «С добрым утром». Во всяком случае, одна из тех, которую тогда все слушали. И начались звонки по телефону. У меня он буквально от них раскалился.
– Что за чудо-песня! Красота-то какая!
И всё это благодаря Кнушевицкому, который сделал удивительную аранжировку, придумал вокализ хоровой, который сопровождал всё мое пение.
Мало, кто из слушателей запомнил название, и Радиокомитет был просто завален письмами с просьбами снова поставить песню про то, как речка «движется и не движется». И никому не было никакого дела до не сразу понятных оборотов о том, что «милой» явно неудобно смотреть «искоса, низко голову наклоня» – как всегда, главное, чтобы «душа развернулась, а потом свернулась». Это был успех – ещё не слава.
В конце июля следующего, 1957 года, в Москве проходил VI Всемирный фестиваль молодёжи и студентов, в рамках которого проходил и международный конкурс песен. Соловьёв-Седой, так до конца пока не оценивший "Подмосковные вечера", представил на конкурс свою новую песню «Если бы парни всей земли», которую, по воспоминаниям своего внука, весьма недолюбливал за излишнюю пафосность стихов – поэт Евгений Долматовский и Марк Бернес просто одолели композитора, которому песню даже не дали доработать, а быстро изъяв записали и буквально на следующий день прокрутили на радио. И композитор получил Большую Золотую медаль. За песню «Подмосковные вечера» к своему полному изумлению. И уже после этого песня ушла в народ: её стали петь везде и всегда – и здесь также видны параллели в судьбе «Подмосковных вечеров» и «Катюши». Вот тогда уже подлинная слава наконец-то постигла музыкальное сочинение двух талантливых авторов! СССР был покорён искренностью лирических интонаций, понятной философичности, доходчивой русской поэтической речи и прекрасной музыкой. А свыше 30 тысяч участников из более чем 100 стран мира, увезли частичку фестиваля с собой. Ну и песню прихватить не забыли.
Более подробную историю о песне можно прочитать перейдя по ссылке:
http://www.historyonesong.com/2009/10/podmoskovnie_vechera_1/
